На далёких островах - Константин Давлетшин

– Думаю, это мне Бог помог. Я хоть, и коммунист, и атеист, и все такое прочее, но тут явно божья рука. Американец улизнул от меня, потому что мы близко к его авианосцу подлетели, а авианосец меня не пожалел бы, открыл огонь из всех стволов и дежурное звено поднял! Если бы неизвестный корейский кораблик не взбаламутил винтами светящийся планктон, то я бы уже давно кормил рыб на дне. И знаешь, после этого случая во мне что-то сломалось. Раньше я азартный был, злой, сам в атаку рвался! А теперь первым стрелять перестал, раненых не добивал, всегда давал уйти на свою территорию. Это, конечно, плохо. Какой я после этого лётчик-истребитель? Да никакой. Старый я уже стал. Вот выловят нас с тобой из воды, и пойду на пенсию. Хватит, навоевался! У меня на Полтавщине у родителей дом большой, вот и буду там семечки грызть, горилку пить и салом заедать.

Через два часа подошёл сторожевик пограничников и поднял нас на борт.

На причале нас встречало все население городка. В первом ряду мельтешила Валька и махала платком как сигнальным флагом – «Я здесь, я здесь!». Хотя могла и не махать, её яркую внешность было заметно ещё за три мили от берега. Самым первым стоял командир нашей дивизии, который специально прилетел для этого с Сахалина, за ним командир полка, целая толпа врачей в белых халатах и наша полковая машина-санитарка, весь остальной причал был облеплен людьми. По местным меркам – это была встреча на самом высочайшем уровне. Я думаю, и президента вселенной здесь встречали бы в этом же составе.

Мы причалили, комэска доложил комдиву, что полётное задание выполнено полностью. Экипаж проявил чудеса героизма, но остался жив. Вверенная ему боевая техника, то есть самолёт, пала смертью храбрых, утонув в бурных водах Тихого океана. Комдив, махнув рукой на бестолковый рапорт комэски, обнял его и, хлопая по спине, радостно приговаривал: эх, жив курилка! Потом пожал руку мне и тоже обнял. Тут зарисовалась Валька, радостно завизжала, оттолкнула комполка, который тоже собирался меня поздравить, и с разбега повисла у меня на шее!

– Я так переживала! Я места себе не находила! Я чуть с ума не сошла, пока тебя ждала!

Потом резко отпрянула и осмотрела меня:

– Ты что ранен? Зачем тут так много врачей? Куда они хотят тебя увезти? Я тебя никуда не пущу! Я поеду с тобой!

И правда, зачем весь личный состав нашего лазарета, включая зубного техника, здесь собрался? От чего нас собрались лечить? Комполка аккуратно оторвал Вальку и посадил меня в санитарку, та включила сирену и с противным воем рванула в лазарет, который находился в полукилометре от причала. В лазарете нам померили температуру, простучали лёгкие и измерили давление. Все оказалось в норме. На этом весь «углублённый» медосмотр закончился, но нас все равно продержали в лазарете до вечера следующего дня. За это время Валька раз десять приходила меня навещать, но её не пускали, так как нам прописали строгий постельный режим! Вечером пришли комдив с комполка, принесли две бутылки водки и закуску. Сказали, что это лекарство для снятия стресса.

Мы хорошенько выпили, и комдив рассказал, что звонили из штаба Армии и сказали, что в Москве дали команду всех по-царски наградить. В Охотском море Тихоокеанский флот затеял испытания новой ракеты со стрельбой из подводного положения, американский разведчик как раз туда и летел, а мы его героически сбили. Поэтому комэске, как старшему – Орден Красного Знамени, мне, лётчикам дежурного звена, которые сбили разведчик, руководителю полëтов и штурману наведения – по Красной звезде. И ещё всем нам, а также нашему наземному технарю и технарям дежурного звена – премия по три должностных оклада. Действительно щедро. По-честному. Наш самолёт приказали списать на боевые потери.

Валька очень гордилась мной. Деньги её не впечатлили, а вот в орденах она знала толк, у её папы много разных наград. Моей наградой она хвасталась так, как будто орден вручили лично ей. Держала его в отдельной коробочке, любовалась им, гладила и сдувала с него пылинки. Мне выдавала его только когда я одевал парадную форму! Иногда она привязывала к нему золотую цепочку и одевала на себя. Прямо на голое тело. Интересно смотрится.

Свои действия я за подвиг не считал. Больше переживал за потерянный самолёт. Я-то знаю, какого труда стоит самолёт на заводе собрать. И денег он баснословных стоит. Народных денег. Три самолёта – детский садик. Пять самолётов – школа. Семь самолётов – поликлиника или больница. Но орденом я тоже гордился! Это настоящий боевой орден. И получить его в двадцать четыре года, да ещё в мирное время – большая удача! Теперь у меня две боевые награды: медаль «За Оборону Москвы» и вот, теперь ещё и «Красная Звезда». Медалью никого не удивишь, у моих ровесников было много боевых наград, но обычно не самые серьёзные, вроде моей. Хотя со мной в училище учился один курсант, у него была медаль «За отвагу»! Эта, на первый взгляд простенькая медаль, на самом деле почётнейшая награда! Очень высоко ценилась среди фронтовиков. Её не получить «за участие», её давали только за личный подвиг и храбрость, проявленную в боях с врагами Советского Союза. Прямо как в «Положении о награде» и написано!

Мой дед, когда мы приехали в отпуск, взял мой орден, достал свой, полученный ещё в гражданскую войну, оттёр от пыли, и стал сравнивать номера. Долго, сослепу, не мог разглядеть, а когда разглядел, сделал вывод:

– Молодец внучок! За сорок лет всего пятьдесят тысяч человек! Гордись!

Дед ошибся аж в сто раз, но я не стал его расстраивать.

1.10 Ложная тревога

Все вроде хорошо складывается. И с женой, и со службой. Мы привыкли Курилам, уже не переживали из-за неустроенности местного быта, суровости климата и полной оторванности от цивилизации. Когда живёшь в Москве, то кажется, что Курилы где-то там, далеко, на краю света, а с Курил все видится ровно наоборот! Это Москва черте-где, я мы тут, в самом центре вселенной живём.

Как-то вечером приходит Валька с кухни, очень озабоченная и даже слегка напуганная. Её прямо сразу с порога стало распирать от желания поделиться очередной порцией слухов. Она снизила голос до таинственного и зашептала:

– Ты даже не представляешь, что я сейчас услышала! Это настоящий кошмар! Это тихий ужас! Я даже не знаю, как нам дальше жить. Это ж надо быть такими, – тут Валька запнулась, подбирая слова, – ну эти, там, ну ты понимаешь кто, – она округлила глаза, – ладно, в общем «они»! Теперь хоть «караул» кричи! Все девочки на кухне только об этом говорят! Такого ещё никогда не было! Ну, ты хоть понял, о чём я?

– Не, – мотнул я головой. У Вальки есть склонность к тотальному преувеличению всего и вся. Она всегда готова кричать «караул», «пожар» и «помогите»! А слова «кошмар» и «ужас» вообще у неё самые любимые. Послушав её можно заключить, что весь словарный запас Вальки состоит всего из двух десятков слов. И все они производные в разных степенях привирания от слов «кошмар» и «ужас»! Диапазон её оценок такой: от «ужасненький» – это когда хорошо, но не очень, до «вообще кошмар!», с выкатыванием глаз из орбит – это не очень хорошо, но терпимо. А когда было действительно очень хорошо или очень плохо, то Валька делала страшное лицо и выдавала целый букет малосвязанных между собой восклицаний. Между словами она вставляла многочисленные союзы, предлоги и междометья, и было совсем не понятно, о чём она говорит. Как ни странно, но все женщины её прекрасно понимали! Обычно я пропускал мимо ушей первые минут пять её речи и только потом слушал. К этому времени Валька вспоминала, что она выпускница журфака и начинала говорить медленнее, по делу и человеческими словами.

– Ладно, – она набрала воздух и выдала на одном дыхании, – наш полк расформировывают!

– Да не может быть, это все бабский трёп. Кто америкосов по морю гонять будет? – усомнился я.

Чисто по-женски, придираясь к словам, Валька сразу забыла о главном и сделала мне замечание, что это не «бабский трёп», а «женские разговоры»! Потом снова перешла к делу:

– Нет, – с жаром заговорила она, – все точно. Жена начальника строевого отдела, Оля, ну ты её знаешь, такая рыженькая, в 25 комнате живёт, у них ещё мальчик маленький, весь конопатый, есть. Так вот, она от мужа слышала, когда он с начальником штаба говорил.

– А она что, подслушивала?

– Конечно! – удивилась Валька, – ей же интересно! Мужики сядут за бутылочкой, её выгонят, а сами пьяные все про службу говорят. А она не уходит, спрячется и подслушивает. А потом все нам рассказывает! Видишь, какие мы умные и находчивые! – Валька хитро рассмеялась и показала мне язычок.

– Она вам что, все что слышит, рассказывает? За такую болтовню много голов может полететь. И твоя тоже, если не перестанешь болтать.

Валька обиделась и поджала губы.